В горах и лесах Маньчжурии

Охота на тигра

В окрестностях разъезда Казанцева появился тигр и был настолько нахален и дерзок, что среди бела дня заходил в фанзы китайцев-рабочих, но людей не трогал, ограничиваясь одними собаками, которых уносил на глазах у хозяев; наконец он зарезал двух лошадей на лесных концессиях, у самого разъезда напал на обоз китайцев-возчиков и задрал опять одну лошадь. Все это произвело такую панику среди китайцев, что они отказались выходить на работы. Наконец ко мне обратился доверенный концессии, прося принять меры против хищника. Командуя ротой, расположенной в районе этих лесных концессий, я должен был предпринять что-нибудь и, кстати, поохотиться на такого редкого великолепного зверя.

Взяв с собой одного унтер-офицера, отличного стрелка, мы с техником Ольденбургом отправились со станции Вейшахэ на разъезд Казанцева. Расстояние в 10 верст проехали быстро по лесной дороге; раза три вывернулись благодаря наступившей темноте, но это обстоятельство не нарушило хорошего расположения духа — смеялись много, вспоминая все перипетии ночных приключений и аварий с санями.

Разъезд Казанцева, расположенный на берегу р. Май-хэ, окружен со всех сторон горами и лесами. К северу, верст на двадцать, тянется довольно широкая падь, где разрабатывается лес для нужд железной дороги. В этой пади и поселился тигр, терроризируя всю округу.

Лошади, зарезанные хищником, свезены были на разъезд и лежали во дворе китайской фанзы, представляя собой уродливые тела с разорванными боками, окровавленные и истерзанные. У всех затылки и шеи были перекушены гигантскими челюстями зверя, который, бросаясь на спину, хватает зубами за шею, перекусывает шейные позвонки и умерщвляет животное. Лакомился он только задней ляжкой, остальное не трогал. Оригинальное зрелище представлял двор фанзы с трупами растерзанных лошадей и толпой китайцев; все это освещено было красноватым пламенем факелов; сверху смотрело темное звездное небо Маньчжурии.

Китайцы волновались, сильно жестикулировали, объясняя, как тигр бросается на лошадь, кричали и грозили кулаками невидимому врагу, браня его на своем странном тарабарском языке.

Потолковав со старшинкой (наблюдающий за работами), мы решили завтра идти на место с несколькими подводами.

В 5 часов утра вышли мы с разъезда по дороге к северу; за нами, шагах в пятидесяти, двигались подводы китайцев, около десяти. Условились идти молча, чтобы не спугнуть зверя. Собаки бежали впереди по дороге, иногда сворачивая в сторону за зайцем или козой. Перешли реку Май-хэ и углубились в лес.

С обеих сторон дороги стеной стояла дремучая, густая тайга, засыпанная снегом. На востоке едва брезжил рассвет: в темном небе мерцали еще искристые звезды. Тихо было в лесу, только наши шаги по скрипучему снегу и движение обоза гулко раздавались в морозном воздухе. Мохнатые китайские лошадки пофыркивали, мотали головами и осторожно ступали по накатанной лесной дороге. Китайцы были серьезны и сосредоточены и курили свои длинные, тонкие трубки. Таким образом прошли мы верст пять. Несколько раз китайцы останавливались, прислушиваясь к таежным звукам и всматриваясь в чащу, и, успокоившись, опять продолжали идти вперед, говоря: «Ляо-ху мею-ла!»

Наконец, когда совсем рассвело, подошли к тому месту, где тигром была задушена последняя лошадь. Китайцы остановились, лошади начали беспокоиться и храпеть. Собаки наши, поджав хвосты, возвратились назад, прижимаясь к нашим ногам. Хищник был близко. Китайцы волновались, указывали пальцами в чащу леса и кричали: «Капитан, ляо-ху ю, ляо-ху ю!» Надо было на что-нибудь решаться, и мы пошли вперед по дороге; собаки бежали за нами. Шагах в двухстах впереди того места, где была задавлена лошадь, нашли мы совершенно свежие следы большого тигра; шел он нам навстречу по дороге, рассчитывая, очевидно, опять сделать нападение на обоз, но почуял опасность и ушел в чащу леса. Прежде чем идти по следам зверя, мы осмотрели место, где произошла накануне катастрофа. Судя по следам, хищник услышал движение обоза, притаился за толстым стволом кедра у дороги и бросился одним прыжком сбоку на первую ближайшую лошадь, перекусил ей череп и шею, повалил на землю, вытащил из хомута и поволок в сторону, причем сила его такова, что он легко перетаскивал двадцатипятипудовую ношу через бурелом и валежник и делал с нею прыжки! Когда китайцы подняли крик и развели костры на дороге, тигр оставил лошадь и отошел от нее шагов на сто; китайцы, подумав, что зверь ушел совсем, взяли мертвую лошадь, взвалили на сани и с криками и шумом отвезли ее домой на разъезд. Тигр, не будучи, очевидно, голоден, позволил им забрать добычу и следил долго за ними вдоль дороги, затем ушел в чащу тайги.

Пока мы ходили и рассматривали место происшествия, китайцы совершали моления на дороге, где виднелись еще следы крови погибшей лошади, жгли курительные свечи, становились на колени и поджигали хлопушки, умилостивляя гневного, беспощадного царя тайги.

Яркое солнце бросало уже свои лучи в заросли дремучего леса; скрылись таинственные существа темной ночи, светло и радостно стало на душе.

Совершив моление, китайцы с обозом ушли обратно на разъезд. Мы остались втроем в лесу, намереваясь выследить хищника во что бы то ни стало.

Побродив по лесу часа четыре и потеряв след зверя, мы также вернулись на разъезд.

Вечером того же дня свезли мы одну ногу задавленной лошади в лес и положили ее на дороге, на место, где тигр сделал нападение. Сами решили сесть поблизости и ждать зверя. Поперек дороги мы поставили сани; шагах в пятидесяти лежала лошадиная нога. Мы засели и ждали появления хищника.

Наступила ночь. Вызвездило. Мороз крепчал, забирался под полушубок, хватал за щеки, за руки и за нос; терпеть не было возможности, к тому же в лесу наступила такая темнота, что не только мушки, но и ствола винтовки не было видно. Посидели часов до десяти и возвратились обратно на разъезд.

На следующее утро мы пошли туда с собаками. Нога лошади пропала; хищник взял ее часов в 5 утра и понес. Собаки дружно пошли с лаем по свежему следу тигра, но не отходили далеко от нас. Два раза мы сгоняли зверя с лежек и убедились, что ногу он уже сожрал, так как на первой лежке лежала обглоданная кость с копытом. Зверь уходил от нас медленно, иногда останавливался с целью поймать собаку, но, слыша приближение людей, опять шел по чаще и бурелому. Иногда он выходил снова на свои следы и делал петли, не удаляясь от дороги более версты.

Часам к 12 дня мы бросили преследование зверя, как бесполезное занятие, и решили вернуться назад, чтобы на следующий день опять начать охоту, изменив немного план ее.

Вернувшись на разъезд, мы взяли другую ногу той же лошади и свезли ее на то же место, сами же возвратились назад, чтобы основательно отдохнуть и подкрепиться пищей.

На другой день в 4 часа утра выехали мы по той же дороге и, не доезжая версты до места, оставив лошадей с собаками, пошли пешком. Светало. Нога лошади была взята; свежие следы тут же, на дороге, но хитрый зверь не сразу взял приваду: сначала обошел все кругом, удостоверился, что нет ничего подозрительного. Нога взята была зверем не более как за четверть часа до нашего прихода. Подождав еще с полчаса, когда совершенно рассвело, мы двинулись быстро по следам хищника, который, очевидно, направился на прежнюю лежку. Подвигались мы хотя и быстро, но соблюдая возможную тишину, чтобы не спугнуть зверя. На первой лежке земля была еще теплая — тигр только что ее оставил; это нас ободрило, и мы с новой энергией пошли вперед, то поднимаясь на небольшие увалы, заросшие густым подлеском, то спускаясь в распадки. Судя по следам, расстояние между нами и зверем сокращалось; чувствовалось его близкое присутствие, и мы удвоили осторожность, чтобы не попасть на засаду. Вокруг нас была густая, едва проходимая тайга. Солнце стояло высоко, часы показывали 11 часов дня. Несмотря на шестичасовое преследование, мы не чувствовали усталости: подъем энергии был велик.

Наконец мы увидели впереди, на склоне увала, небольшую полянку и посреди нее большой пень спиленного кедра; за пнем что-то желтело, не то дубовый куст, не то какой-то зверь. Выйдя на опушку поляны, мы остановились, всматриваясь в следы, идущие к пню, до которого было не более тридцати шагов.

Тихо было в тайге, только дятлы долбили кору деревьев и перекликались между собой.

Не успели мы обсудить свое положение, как из-за пня поднялась фигура громадного тигра. Заложив уши назад, раскрыв свою страшную пасть, он заревел и бросился к нам. Загремели выстрелы. Хищник, пораженный насмерть, поднялся на задних лапах и опрокинулся на бок, но справился и хотел снова подняться, но силы его оставили, и он сунулся головой в снег, вытянув тело и вздрагивая задними ногами. Хвост его еще работал, и подходить мы не решались; пустили еще две пули в голову, после чего хвост опустился и жизнь, очевидно, оставила могучее тело зверя.

Мы подошли, держа винтовки наготове. Перед нами, распростертый на снегу, лежал великолепный тигр-самец, яркой ржаво-бурой окраски. Большие золотистые глаза зверя были открыты, но в них уже не было дикости и свирепости — они как бы задавали вопрос: «Зачем?» С сожалением смотрели мы на этого чудного, великолепного царственного зверя, сраженного слабой рукой человека.

Подсчитав выпущенные пули, мы выяснили, что выстрелов было 10. Всего попало в зверя 8 пуль: одна в шею, три в грудь, две в живот, одна в заднюю ляжку и одна в голову. Сердце, печень и легкое были совершенно разорваны оболочками пуль.

Винтовки у нас были трехлинейные, военного образца, пули с надпиленными вершинами.

Осмотрев редкого зверя и налюбовавшись на него, мы уселись на его тело и справили языческую тризну павшему бойцу. Вынести тяжелого зверя из тайги было трудно; пробовали его поднять, но не смогли; пришлось унтер-офицеру Межакову идти на дорогу за нашими санями. Вскоре прибежали собаки, но к тигру не подходили, а только издали лаяли на него неистово: даже мертвый зверь внушал им ужас.

Подвести лошадей также было очень трудно: уже шагов за сто они храпели, со страхом озирались по сторонам и останавливались; кое-как подвели их и приступили к нагрузке. Поднять и взвалить его на сани нам не удалось, пришлось опрокинуть сани и перевернуть зверя туда, затем, вместе с ним, поставили сани на место.

Запах от тигра был сильный; говорят, что все большие кошки имеют такой запах; неудивительно, что собаки чуют их на далекое расстояние.

На разъезде Казанцева к нам сбежались все китайцы, кричали, поднимали большие пальцы кверху со словами: «хо! хо!» Получив разрешение осмотреть убитого зверя, они тормошили его, щупали везде; некоторые намеревались уже выщипывать длинные усы, но я не позволил и прогнал нахалов прочь. По поверью китайцев, кто имеет волос из усов тигра, тот неотразим для женщин и приобретает над ними неограниченную власть.

Перед отправлением на охоту, на ст. Вейшахэ китайцы говорили, что мы обязательно убьем тигра, так как зверь этот не местный, а пришел издалека за смертью.

Всю зиму жил он, по словам промышленников, на Царь-сопке и за неделю перед тем, как его убили, пришел оттуда.

На ст. Вейшахэ мы выпотрошили его и взвесили: оказалось 14 пудов. Длина тела от носа до конца хвоста 5 аршин; вышина в плечах 1 аршин 9 вершков; ширина лба между ушами 8 вершков; длина верхнего клыка 2 вершка; длина хвоста 1 1/2 аршин. Мех очень красивый, яркой окраски, ржаво-бурый с бархатистыми черными полосами. При снятии шкуры под кожей на задней ляжке нашли две старые сплющенные пули величиной с орех; должно быть, несколько лет тому назад зверь был ранен легко из настороженного ствола зверолова.

Жиру оказалось много, в особенности на брюхе, где слой его достигал вершка в толщину.

На ободранном туловище зверя видна была богатырская мускулатура; в особенности могучим развитием отличались жевательные мышцы, шея, грудь и передние лапы.

Когти на передних лапах до 1 1/2 вершков длины, красивого перламутрового отлива; на задних лапах когти сравнительно меньше и тупее.

Китайцы просили продать им тигра и давали за него 400 руб. но я не продал, так как хотел сохранить шкуру как трофей моих охот в далекой таинственной тайге Маньчжурии. За тушу его китайцы дали 125 руб. и в тот же день перепродали в Аже-хэ за 200 руб. Мясо, кости, сердце, печень, легкие и почки идут на приготовление различных лекарств в китайской медицине: так, например, по их словам, кто съест кусочек тигрового сердца, тот не будет никогда испытывать страха; печень помогает от лихорадки и малярии; почки от водянки и т. п.

Судя по окраске меха, тигр этот не местной породы, а корейской, где звери эти имеют большое сходство с бенгальскими, но гораздо крупнее и массивнее.

Действительно, тигр оказался выдающийся по величине, так как размеры, указываемые Брэмом, далеко уступают вышеприведенным. По метрической системе размеры его выразятся в следующем: длина 360 см, вышина в плечах 112 см и вес 224 кг.

По словам китайцев, вместе с этим тигром ходила тигрица, но без детенышей; следов ее мы не нашли, несмотря на тщательные поиски.

В туманной дали горизонта, сливаясь с голубым прозрачным небом, вырисовывался причудливый профиль Царь-сопки; опытные звероловы, старые лесные бродяги молились у алтарей своих таежных кумирен, умилостивляя злого духа, воплотившегося в тигра-великана, убитого белолицыми охотниками. Дряхлая суровая тайга замерла, как бы прислушиваясь и чутко внимая протяжным ударам молитвенного гонга. Боясь беспощадного гнева таинственного божества и мести великого духа Голубой сопки, притаились в своих логовищах обитатели дремучих лесов ее. Тихо в горах: не шелохнет кудрявыми ветвями могучий кедр, не прокричит дятел, не заклекает горный орел в вышине голубого неба. Яркое солнце льет свои живительные лучи на эти дивные горы и темные девственные леса. Величественная Царь-сопка дремлет под голубой мантией своих снегов и думает свою крепкую думу.

Тайга шумит

Глухая ночь. По едва заметной зверовой тропе пробираются два охотника. Темный дремучий кедровник шумит. Стонут вершины могучих великанов; холодный северный ветер качает их, с ревом проносясь над землей, застывшей под леденящим его дыханием. Старая угрюмая тайга глухо рокочет, напевая свою грозную величавую песню.

- Где же фанза? — произнес один из охотников, обернувшись к своему товарищу.

- Должно быть, близко! Вот пройдем немного и будет фанза, — отвечал другой, рассматривая со спичкой свежие следы китайских ул на тропе.

Пошли дальше, но фанзы все нет; тропа вьется по берегу горной речки, то взбегая на крутые, обрывистые скаты, то спускаясь на лед.

Прошло около часу. Изредка перекидываясь словами, шли не спеша охотники и остановились у раздвоения тропы. Куда идти? Вправо или влево? Поговорили и условились идти по двум направлениям: один пошел влево, по течению речки, другой вправо, куда вела тропа, по косогору крутой сопки. За охотниками шли две собаки, типа сторожевых псов маньчжурских деревень, среднего роста, грудастые, с могучей шеей и головой. Постояв в нерешительности на распутье, они стремглав пустились вдогонку за одним из охотников, свернувшим влево.

Жутко одному в темную беспросветную ночь пробираться по зверовой тропе в девственной тайге Маньчжурии. Стараешься беззвучно ступать мягкими подошвами суконных сапог, часто останавливаешься и прислушиваешься к звукам и голосам таинственной чащи. Хрустнет ли валежник под неведомою стопой, прокричит ли таежный зверь и птица, зашумит ли ветер в сухой листве прибрежных зарослей, внимательнее всматриваешься в темноту, напрягая до крайности зрение и слух. Постоишь, послушаешь, удерживая дыхание, и опять зашагаешь по тропе, перелезая через камни и гигантские стволы упавших лесных великанов.

Где-то вдалеке закричал филин, ему отозвался другой в вершине темного кедра. Неприятный голос этой птицы, похожий иногда на хохот, часто раздается в глубине маньчжурской тайги.

Тропа, шедшая по косогору, спустилась к речке. Вскоре среди зарослей мелькнул тусклый огонек одинокого окна зверовой фанзы. Из деревянной низкой трубы ее валил дым и вылетали искры. Как тихо ни подходил охотник к фанзе, обитатели ее услышали шаги и вышли навстречу.

- Ни ляо-хао! Ни ляо-хао! — посыпались с обеих сторон приветствия. У фанзы стояли два китайца, и один из них, дряхлый, седой старик, звал к очагу: «мало-мало чифань и суте» (есть и спать).

Фанза найдена, надо сообщить об этом товарищу, и два условных выстрела зарокотали под сводами леса, отражаясь многократным эхом в далеких тайниках его. Вскоре раздался глухой далекий выстрел. Это ответный сигнал. Услышав выстрел, китайцы заволновались и начали расспрашивать, кто стрелял, сколько людей и кто такие, но узнав, что «ига люди», т. е. один человек, они успокоились и вошли в фанзу, за ними вошел и русский охотник.

При тусклом свете примитивной масляной плошки охотник увидел внутренность убогой зверовой фанзы. Один из китайцев, очевидно, был хозяин-зверолов, старик, маленький, сморщенный, с тонкой седой косичкой и слезящимися косыми глазами. Он все время был в движении, бегал, суетился и хлопотал по хозяйству: выгребал уголь из печки в очаг, подкладывал дрова под котел, мешал в нем длинным грязным черпаком густую лапшу, вытирал грязные заскорузлые руки о свои ватные засаленные наколенники, шмыгал носом, развязывал и завязывал какие-то узелки и мешочки, все время держа во рту длинный чубук трубки с каменным дымчатым наконечником.

На вопрос охотника: «шима минза?» — он ответил, указывая крючковатым пальцем на сухую впалую грудь свою: «Вейчен». Другой китаец, высокого роста, сухой, но крепкого сложения, хорошо одетый, сидел уже, поджав под себя ноги, на теплом кане и также дымил длинной трубкой с традиционным каменным наконечником. На вид ему можно было дать лет 40, но, может быть, и гораздо больше, так как определить по наружности возраст китайца очень трудно. Лицо его, бронзового цвета, с мало выдающимися скулами и большими косо поставленными глазами, было очень выразительно; горбатый тонкий нос придавал его оригинальному профилю хищный тип ястреба. Жидкие усы смоляного цвета свешивались на массивный, выдавшийся вперед подбородок. Длинная толстая коса спускалась с бритой головы, извивалась в складках ватной куртки и блестела, как змея.

Китайцы о чем-то оживленно разговаривали, когда в фанзу вошел другой охотник. За ним вбежали обе собаки. Поздоровавшись с хозяином и похлопав его по плечу, как старого знакомого, он кивнул головой другому китайцу, на что тот пробормотал какое-то приветствие.

Вычистив и смазав винтовки, охотники занялись приготовлением ужина. Замороженные пельмени всыпаны были в котелок и вскоре там закипели и забурлили, распространяя по фанзе аппетитный запах вкусного мяса. Старый зверолов не вытерпел, повел носом в сторону котелка, зачмокал своими сухими безжизненными губами и все время твердил, облизываясь: «шанго! шибко шанго!». Незнакомый китаец сидел невозмутимо на кане, покуривал свою трубку и изредка сплевывал в сторону, ожидая своего ужина, выложенного уже хозяином в большую каменную миску.

Собаки, почуяв вкусную поживу, сидели возле кана и внимательно наблюдали за приготовлениями. Вскоре китайцы, вооружившись палочками, и русские охотники деревянными ложками принялись усердно уничтожать несложные, но вкусные и питательные кушанья. Разговоры прекратились; слышно было чавканье челюстей, чмоканье и жевание. Ветер гудел в трубе фанзы, и со двора доносился шум и глухой рокот леса. Пока охотники заняты наполнением своих пустых желудков пищей, я успею познакомить с ними читателя и дать необходимые пояснения.

Один из охотников, пришедший сюда с собаками, был известный уже читателю Комаров, другой — ваш покорный слуга, пишущий эти строки, в надежде на благосклонность терпеливого читателя.

Действие происходит в конце октября 1906 года в сорока пяти верстах к юго-западу от станции Хандаохедзы, в верховьях реки Шихо, куда мы пришли с целью поохотиться на кабанов и изюбров, многочисленные стада которых, отойдя от линии железной дороги в глубь тайги, сосредоточились здесь, в густых кедровниках главного хребта Чжан-Гуан-Цайлина. Комаров взял с собой своих собак, Геройчика и Драчуна, простых псов маньчжурской породы, немного натасканных и берущих свиней, поросят и изюбров.

Геройчик — более опытная и старая собака, отлично идет по следу и, если не задержит зверя, гонит его с лаем на охотника. С ним Комаров взял уже десятка полтора кабанов и свиней и двух изюбров.

Фанза зверолова Вейчена давно была известна Комарову; хозяин ее, добродушный старик, отличался гостеприимством и радушием. Родом из Нингуты, где его сыновья занимаются торговлей, Вейчен на зиму уходит в тайгу зверовать; кроме соболей, белок и енотов, он добывает кабанов, изюбров и даже медведей. Последних бьет из своего старинного дедовского фитильного ружья. Показывая нам это примитивное орудие и демонстрируя его действие, он упирал в плечо пистолетное ложе, щурился, спускал курок, издавал губами звук: «ззз. бам!», хватался за щеку и бормотал: «Ломайло! Шибко ломайло!» Звук «ззз. » обозначал вспышку пороха на полке. От наших винтовок старик был в восторге, закатывал глаза, чмокал губами и произносил: «Шибко шанго! ззз. мею ла! Бам! Бам! Бам!» Этим он хотел показать, что стрельба без вспышки очень скорая.

Уничтожив пельмени и изрядное количество чая, угостив китайцев ромом, мы легли на горячий кан, подложив под себя плотные меха козуль. Молчаливый, угрюмый китаец, фамилии которого так и не узнали, также улегся в углу, возле топки. Мы строили различные предположения относительно этого китайца. Вейчен называл его знакомым купезой (купцом) из Нингуты, но мы не верили старику и склонны были думать, что китаец этот — хунхуз.

Было уже поздно. Истомленные большим переходом по сопкам, мы вскоре заснули под заунывный вой ветра в трубе фанзы и рев бури.

Ночью я проснулся от сильного жара в боку: горячий кан пропекал даже сквозь шкуру. Комаров разметался и спал безмятежно. Незнакомый китаец, поджав ноги под себя, также спал и похрапывал. Старик сидел у очага с трубкой в зубах и пристально смотрел в груду тлеющих углей. Его спокойное бесстрастное лицо было невозмутимо, оно как будто застыло, сохраняя одно и то же тупое выражение. Почувствовав на себе мой испытующей взгляд, он обернулся и спросил:

- Почему капитан не спит?

- Сна нет, — ответил я, переворачиваясь с боку на бок на горячем кане, как карась на сковороде.

- Надо спать, крепко спать; тогда здоровый и сильный будешь и проживешь долго, — произнес старик, выколачивая трубку о камень.

На следующее утро, едва забрезжил рассвет в промасленной бумаге одинокого окна, мы поднялись, разбуженные предупредительным хозяином. Чайник уже кипел в очаге и выбрасывал клубы пены и пара. Пожевав черствых сухарей с чаем и накормив собак, мы вышли из фанзы. Купец из Нингуты спал еще, укрывшись с головой грязным ватным одеялом. Собаки радостно прыгали и выражали удовольствие по поводу выступления на охоту.

С собой мы взяли только винтовки, патроны и немного пельменей в котелке, рассчитывая к ночи вернуться в фанзу.

Собаки наши бодро бежали по тропе впереди нас. Когда мы взобрались на гребень сопки, было совершенно светло и яркое маньчжурское солнце обливало своими золотистыми лучами скалистые вершины гор.

Ветер стих. Торжественная тишина леса нарушалась только криками дятлов и писком рябчиков, перелетавших в ветвях ближайшей черной березы. Юркая белка пробежала по стволу старого кедра, вскочила на сухой сучок, села на задние лапки, подняла свой пушистый хвост и уставилась на нас выпуклыми черными глазами. Маньчжурская белка зимой пепельного цвета, хвост черный, брюшко белое. Летом мех ее совершенно черный, голова слегка рыжевата, уши маленькие, совершенно без кисточек на концах, чем она и отличается от европейской, кроме цвета шерсти.

Собаки ушли далеко. Вот послышался сначала отрывистый, потом дружный лай их: очевидно, они встретили зверя. Надо было спешить; мы бежали по глубокому снегу, перепрыгивали через камни и бурелом, падали и снова бежали, продираясь через заросли орешника и кишмиша. Вот уже близко; слышно, как кабан, окруженный собаками, фыркает, щелкает своими страшными челюстями, вооруженными острыми могучими клыками. Подходить к зверю надо тихо, без звука, иначе он прорвется и, не обращая внимания на собак, уйдет. Кабан уже виден, его большая черная фигура мелькает в зарослях на белом фоне снега; собаки держатся на почтительной дистанции, боясь подвернуться под острый клык. Геройчик спереди и Драчун сбоку кабана неистово лают.

Мы подошли ближе, скрываясь за камнями. Кабан, стоявший к нам боком, очевидно, почуял приближение людей и повернулся рылом; мы ясно видели его могучую голову и злые маленькие глаза. До него было не больше сорока шагов. Я вскинул винтовку и спустил курок; загрохотал выстрел; собаки дружно бросились на зверя, образовав с ним один клубок. Слышно было рычание, сопение и визг. Опасаясь за собак, мы поспешили к месту борьбы, но помощь наша не была необходима, так как кабан испускал уже последний вздох. Все же Комаров «для верности» всадил ему одну пулю в ухо. Собаки положительно впились в умирающего зверя и теребили его пушистый темно-бурый мех. Моя пуля попала в подбородок, раздробила горло, разорвала сердце и застряла в брюшине.

Выпотрошив теплые, дымящиеся внутренности и наполнив живот снегом, мы перетащили зверя на тропу. Выполнить это было чрезвычайно трудно, принимая во внимание большой вес животного (около 9 пудов), глубокий снег, заросли, камни и бурелом.

Дав собакам по куску легкого, мы пошли по косогору, где видны были совершенно свежие следы свиней. Собаки опять были впереди. Пройдя сопку, мы спустились в распадок, заросший сплошь орешником и кишмишем. Вскоре звучный баритон Геройчика дал знать о звере. Мы бросились на лай, но, очевидно, кабан уходил, лай все удалялся. Драчун не подавал голоса, хотя был там. Судя по следам, зверь был громадной величины, копыта его по величине не уступали бычачьим. Такое страшилище собаки задержать не могли.

Пройдя еще немного по следам, мы вернулись. Скоро возвратился и Драчун. Геройчика не было, и Комаров боялся за его целость. Голоса его уже не было слышно. Тишина в кедровнике не нарушалась ни одним звуком. Наконец неожиданно явился и Геройчик, как бы вынырнув из-за ствола упавшего кедра. Виляя хвостом, он виновато подошел к Комарову и стал лизать его руки.

Отдохнув немного, мы двинулись дальше. Свежих следов было очень много, в иных местах весь снег вытоптали свиньи на всем склоне горы, в особенности на солнцепеках, где снегу меньше и больше кедровых шишек.

Вышли на хребет, поросший осинником и дубом. Здесь показались уже следы изюбров. Перед нами виднелись отвесные скалы, поросшие рододендроном и виноградом. Там рассчитывали мы найти серн и кабаргу.

Вдруг визгливый лай Драчуна под самой скалой заставил насторожиться и осторожно идти вперед. Геройчика не было, он ушел вниз по свежему следу свиньи с поросятами. Не прошли мы и двухсот шагов, соблюдая возможную тишину, как увидели под навесом скалы, задом к ней, самца изюбра, отбивающегося рогами от Драчуна. Собака наседала на зверя и лаяла; изюбр, наклонив голову к земле, старался посадить ее на рога, но это ему не удавалось, так как Драчун каждый раз делал скачок в сторону. Зверь увлечен был дракой и не заметил нашего приближения. Подойдя еще ближе, мы потревожили зверя, он поднял свою красивую голову с ветвистыми рогами и наставил уши в нашу сторону. Нельзя было медлить. Комаров приложился и выстрелил. Изюбр сделал гигантский скачок в сторону и упал на колени, затем поднялся на задние ноги во весь рост, закинул назад рога и рухнул в снег. Подбежав, мы увидели, что жизнь покидает это чудное красивое тело. Животное судорожно било задними ногами и хрипело. Комаров быстро вынул свой нож и погрузил его в шею умиравшего изюбра. Еще один вздох — и смерть овладела могучим великолепным зверем. Драчун стоял тут же и с любопытством смотрел на эту, в сущности, трагическую сцену.

Мертвый изюбр, с потухшим, мутным взором, безжизненный и измятый, все же был прекрасен. Я долго любовался им, пока Комаров точил свой нож на бруске. В это время явился откуда-то Геройчик, понюхал Драчуна, подошел к изюбру, обнюхал его морду, отошел в сторону и смотрел на нас своими умными добрыми глазами. Рога убитого изюбра имели девять отростков, правый — 4, левый — 5.

Пока Комаров потрошил зверя, я вскипятил воду в котелке, бросил туда мерзлые пельмени и приготовил обед. Что это был за обед! Если вы, читатель, страстный охотник и такой же любитель природы, как мы с Комаровым, конечно, поймете нас и поверите, что более вкусного блюда мы никогда не ели; для навара мы положили почки и спекшуюся кровь убитого изюбра. Смею думать, что ни один гастроном Москвы и Петрограда никогда не ел с таким аппетитом и удовольствием, как мы после удачной охоты в далекой дремучей тайге Маньчжурии.

Утолив голод и покормив собак, мы полезли наверх, в скалы, чтобы ориентироваться. Чудный вид открылся перед нами. На северо-западе синели мрачные кедровники главного хребта Чжан-Гуан-Цайлина, на юге под снежным покровом белели луга и поля богатых и плодородных речных долин. Над нами синело чистое, глубокое небо, сияло яркое маньчжурское солнце. Тихо было в природе, ни один звук не смел нарушить эту торжественную тишину.

- Как хорошо здесь! — сказал после долгого молчания Комаров.

- Век бы не ушел отсюда и, если б не китайщина здесь была, поставил бы свою хату. А жаль отдавать все это китайцу! Он разве понимает эту красоту! Ему лишь бы чумиза, рис да опиум были, а все остальное не для него. Для земледельца здесь лучше, чем в Уссурийском крае, здесь нет наводнений, нет туманов, нет засух; земле не надо навоза, она всегда родит много; лесу здесь непочатый край, рыбы, зверя, золота, всего-всего, что требуется человеку.

Я не отвечал Комарову и был погружен в свою думу.

- Эх! — произнес он после некоторой паузы, — не будь на то Господня воля — не отдали бы Маньчжурии!

Долго мы просидели бы здесь, если бы я не взглянул на часы. Было половина первого. Надо идти к фанзе организовать перевозку убитых зверей.

Накрыв красавца-изюбра еловыми ветвями, мы пошли вниз к речке, где находилась фанза Вейчена.

В скалах по другую сторону сопки встречалось много следов черных козлов (серн) и кабарог, но животных мы не видели: в это время дня они лежат под навесами утесов, пережевывая жвачку. Здесь же попались нам свежие следы двух больших рысей. В Гиринской провинции встречается эта кошка в двух разновидностях или даже видах: одна большая, песочно-бурого цвета, без пятен, почти без кисточек на ушах; китайцы называют этот вид «турсунь». Другой вид меньше ростом, цвет меха красновато-серый с ясными черными пятнами; уши с кисточками на концах; этот вид, называемый у китайцев «челесунь», встречается чаще. О первой китайцы-звероловы говорили, что зверь этот чрезвычайно дик и свиреп и, будучи ранен, бросается с дерева на человека, и что бывали случаи смерти охотников, пораненных этой кошкой. Рассказы эти, конечно, преувеличены, но все же величина зверя довольно значительна и мало уступает величине пантеры. Рысь, убитая в 1904 году у поста Чан-Линза русским промышленником Плетневым, имела в длину 1 аршин 10 1/2 вершков и весила 2 пуда 14 фунтов.

В фанзе мы застали старика зверолова. Другого китайца не было. Комаров через полчаса ушел вместе с Вейченом за убитыми зверями; я остался один и от нечего делать занялся осмотром жилища зверолова, нашего хозяина. Солнце еще высоко стояло над лесом. Невозмутимым миром и спокойствием веяло от убогой фанзы, от величавых диких гор и дремучих темных лесов. Лазурный свод безоблачного неба раскинулся над этим прекрасным дивным краем.

В грязной закопченной фанзе смотреть было нечего. Я вошел в сарайчик, пристроенный с левой ее стороны. Чего-чего здесь не было! Каких только силков, ловушек и капканов! В углу, в выдолбленных колодах навалены кучи беличьих, бурундучьих и крысиных тушек, ободранных и без шкурок. Это мясная провизия зверолова. В другой колоде было много задавленных рябчиков, соек, голубых сорок и дятлов. Эта дичь идет на рынок Нингуты и раскупается бедняками. Под крышей пачками висели шкурки белок, колонков, бурундуков, енотов (canis procionoides), кабарожек, куниц (Mustela flavgula), летяг и диких кошек (Felis euptilura). Ценные меха соболей, выдр, рысей, лисиц и мускусные мешочки кабарги звероловы сохраняют в глубине тайги, среди неприступных скал, в дуплах гигантских ильмов, из боязни хунхузов.

Комаров возвратился поздно. Ему пришлось ходить в дальнюю фанзу богатого зверолова за лошадьми. Зверей доставили сюда на арбе. Китайцы, понукая своих маленьких, но крепких лошадок, наполнили мирную и тихую падь криком и визгливыми голосами; «Йo, йo» — слышалось под сводами темного леса. «О! о!» — вторили этим звукам далекие горы и ущелья.

Привезенных зверей мы сложили в сарай, отпустили китайцев с арбой и, основательно закусив вкусными пельменями, собирались уже на покой, как в фанзу вошел вчерашний незнакомец и за ним два китайца с винтовками Маузера.

Первое движение наше было к ружьям, но старик зверолов, заметя это, поднял руку кверху и сказал: «Не надо! Не надо! Чега люди, хао люди, тавыди, хунхуза мею-ла!», то есть: «Эти люди, хорошие люди, охотники, не хунхузы!» Я вполне успокоился, но Комаров, кажется, не поверил и потребовал, чтобы китайцы сняли оружие и поставили его в дальний угол за нами; улыбаясь и смеясь, они исполнили это желание, оживленно разговаривая с Вейченом и купцом.

Оба пришедшие китайца были хорошо и тепло одеты и производили впечатление сытых здоровых молодцов, в особенности один, громадного роста, широкоплечий, настоящий атлет, с толстой бычачьей шеей и мускулистыми руками; своим громадным телом он заполнял всю фанзу. Купец, казалось, был их «старшинкой», он распоряжался ими, приказывал то налить чаю, то набить трубку, то закурить.

Напившись чаю и накурившись, один из китайцев стал собираться в путь, подтянул свои усы, надел меховую куртку и патронташ, нахлобучил на уши енотовую шапку и взял винтовку. На мой вопрос, куда он идет, Вейчен ответил, что идет в соседнюю фанзу ночевать, так как здесь тесно. Старик хлопотал у очага, поминутно выбегал на двор, мыл посуду и котел, суетился, что-то ворча себе под нос. Комаров лежал на кане, но не спал, часто ворочался с боку на бок и, подымая голову, к чему-то прислушивался. Я вышел из фанзы вслед за Вейченом и, поймав его за рукав около сарая, спросил: «Вейчен! Ты хороший китаец и обманывать не будешь, скажи правду, кто эти люди? Нам кажется, что они не охотники, а хунхузы».

Непроглядная темень не позволяла видеть лица старого зверолова и выражения его глаз, но после моих слов он отвел меня в сторону от фанзы и тихо, едва слышно, проговорил: «Моя-твоя шибко знакомы! Моя машинка мею-ла! Моя говори: шибко худо есть! Твоя уходи надо!» Я сразу понял, что хотел выразить старый зверолов, понял, что он боится хунхузов и в то же время желает нас предупредить о грозящей опасности.

Как ни в чем не бывало вошли мы в фанзу. Комаров лежал с открытыми глазами, подложив под голову руки. Улучив минуту, когда мнимый купец отвернулся для закуривания трубки, я передал Комарову весь разговор со стариком.

Посоветовавшись, мы решили немедленно одеваться и идти в тайгу. Одеться, надеть амуницию и взять в руки винтовки для таежного охотника дело одной минуты.

Заметя наши приготовления, китаец спросил, куда мы идем, и, узнав, что мы отправляемся в соседнюю фанзу, лукаво улыбнувшись и дьявольски скривив рот, произнес: «До свидания! До свидания!» Выражение глаз его, хищное и вместе с тем отталкивающее, напоминало мне дикий гипнотизирующий взгляд ядовитой змеи. Делая вид, что мы не особенно торопимся и посидев немного на кане, мы вышли из фанзы. Старик Вейчен также оставлял нас у себя, но мы отлично понимали, что он делает это для вида, с целью отвлечь от себя подозрение хунхузов.

Куда идти? Конечно, не в соседнюю фанзу, где, наверное, сосредоточилась шайка хунхузов. Надо идти в противоположную сторону, к югу, где нет зверовых фанз. Быстро шагали мы по тропе, идущей вниз по течению речки Шихо. Вскоре глаза привыкли к темноте и различали светлую полоску утоптанной тропки среди зарослей леса. Собаки шли сзади, по пятам.

Около двух часов шли мы по густому темному кедровнику, наконец выбрались в широкую долину, поросшую редким дубовым лесом. Прямо перед нами подымалась крутая скалистая сопка, также поросшая дубняком.

Свернув с тропы вправо, мы полезли вверх по крутому склону. Вершина горы загромождена громадными скалами и утесами. Выбрав широкую расщелину между двумя отвесными камнями, защищенную от леденящего сильного ветра, мы расположились в ней на ночлег. Скоро веселый огонек осветил гранитные стены нашей крепости; походный котелок забурлил и зашипел; внезапная ночная тревога понемногу забывалась. Геройчик и Драчун пристроились к огню, свернулись около нас и дремали.

Долго мы не могли заснуть, сон бежал от нас, нервы не могли успокоиться. Беседа затянулась часов до трех; наконец усталость взяла свое, и Комаров, подставив спину яркому огню костра, свернулся рядом с Геройчиком и заснул.

Мне не спалось, я долго сидел у костра, погруженный в мысли и думы. Долго я просидел у костра со своими думами. На востоке занялась уже заря нового дня, и темное небо начало бледнеть.

- Эй! Пионер, вставай! Довольно тебе спать! — будил я храпевшего Комарова. Геройчик лизнул его в лицо, заставив вскочить на ноги.

К трем часам дня мы вышли на разъезд Сандаводзи, откуда поездом отправились домой. Так закончилась наша охота в верховьях реки Шихо. Через день Вейчен доставил битых зверей на Хандаохедзы и тогда сознался нам, что хунхузы предполагали захватить нас живьем, но, узнав, что мы ушли, поторопились убраться в глубь тайги, боясь преследовать.

Шайка состояла из пятидесяти человек, под предводительством того самого купца из Нингуты, который ночевал с нами в фанзе старого зверолова. В благодарность за оказанную нам услугу я подарил Вейчену шомпольное одноствольное ружье; старик был в восторге, его занимало особенно то, что стреляло оно без досадного: «ззз. ».

Прошло с тех пор около года. Однажды возвращались мы с Комаровым с охоты. Мы подходили к китайскому поселку станции Хандаохедзы. При выходе из поселка, у буддийской кумирни, где курились еще бумажные свечи на алтаре, мы увидели какие-то темные предметы на частоколе; подойдя ближе и всмотревшись, убедились, что это головы хунхузов, казненных накануне китайцами. Их было 23. Подвешенные за косы в ряд, они болтались, шевелились и стучали о частокол, колеблемые ветром. Вид их был отвратителен.

Одно лицо особенно поразило меня своим выражением; казалось, что на нем застыла улыбка; искривленный перекошенный рот изображал ужасную дьявольскую усмешку. Один глаз залит был черной запекшейся кровью, другой смотрел на меня в упор. Где-то я видел эти глаза? Помню это хищное лицо свирепого ястреба!