Фотография: medvedicom. narod. ru

18.04.2011, 10:22 | Михаил Ремизов, Борис Межуев

«Единая Россия», как партия большинства населения, должна уйти в оппозицию реальной партии власти – либеральному истеблишменту – и выдвинуть собственную программу развития страны.

Московская «агора» весной 2011 года стремительно заполнилась идеологическими манифестами, преимущественно либерального характера. Мозговой центр при президенте, ИНСОР в очередной раз запечатлел свой образ светлого будущего для России. Тандем Федотова — Караганова обнародовал план «декоммунизации» общественного сознания. ЦСР призвал к созданию «второй либеральной партии» и коалиционного либерально-единороссовского правительства, а влиятельные экономические эксперты из двух ведущих московских вузов взялись за переписывание «Стратегии 2020» с целью приведения этой программы в соответствие с постулатами либеральной экономической доктрины в ее российском понимании.

Лейтмотивом большинства этих выступлений стала тема демократизации политического режима. Однако, учитывая отсутствие широкой общественной поддержки у российской версии либерализма, рекомендуемая демократизация понимается вполне по Федотову — как «диктатура настоящих демократов».

Наиболее красноречивы в этом отношении «десталинизаторские» инициативы самого Федотова, выдержанные в духе совершенно сталинистских представлений о власти как инстанции, чье мнение по вопросам истории обязательно для общества и проводится без стеснения в средствах.

Схожий подход реализуется и в политической сфере. С одной стороны, усиление либеральной партии воспринимается экспертами ИНСОРа как главный индикатор демократизации, с другой – механизмом такого усиления фактически открыто признается перераспределение административного ресурса (понятно же, что «человек-паровоз» системы Кудрин – Шувалов – Дворкович может тянуть «Правое дело» только по административным, а не электоральным рельсам).

Впрочем, состоится или нет «большое Правое дело» как партийный проект, не столь важно. Ведь дело это уже сейчас живет и побеждает. Социально-экономический курс условной либеральной партии снова и снова оказывается для исполнительной власти «единственно возможным», вне зависимости от результатов этой партии на выборах и даже участия в таковых.

То, что Владимир Путин поручил обновление стратегии развития до 2020 года (которая после выборов 2007 года в значительной степени стала его личным политическим брендом) не кому-нибудь, а видным идеологам реформ 1990-х (Владимир Мау, Евгений Ясин) и идеологам либерал-реформистской волны начала нулевых (Ярослав Кузьминов, Евсей Гурвич), стало знаковым политическим событием. Это не техническая экспертиза, которая заказывалась и заказывается правительством без лишнего шума. Это публичный проект, призванный обозначить определенную философию управления, концепцию принятия решений в сфере социально-экономической политики.

Дискотека 90-х

Как выглядит эта концепция? Как усталое и немного сентиментальное возвращение к истокам – к «осевому времени» нынешнего политического режима.

Точно так же, как ошеломляющая культурная бесплодность нулевых привела к ностальгическим проектам, на которых постаревшие артисты поют постаревшим россиянам мертворожденные песни двух предыдущих десятилетий, политэкономическая бесплодность нулевых закончилась символическим возвращением к реформаторской парадигме 1990-х.

Разумеется, работа авторских коллективов еще не завершена, и содержательные новации возможны. Больше того, разработчики говорят о пакете различных сценариев, а не монологической программе и даже обещают идеологический плюрализм в ходе работы. Тем не менее тезисы, с которыми уже сегодня ассоциируется новая «Стратегия 2020» благодаря публичным заявлениям ее авторов и координаторов, образуют вполне узнаваемое политическое кредо.

Напомним некоторые из них:

— отказ от экспортных пошлин на сырье (т. е. отказ от косвенного субсидирования обрабатывающей промышленности со стороны сырьевого сектора ); в целом сокращение таможенных барьеров и обеспечение максимальной открытости экономики;

— «санация» выживших в кризис предприятий (в том числе посредством отказа от косвенного субсидирования и протекционизма), ликвидация «избыточной занятости» . отказ от господдержки приоритетных отраслей ;

— поощрение массовой иммиграции низкоквалифицированной рабочей силы (непонятно, как это соотносится с тезисом об избыточной занятости, но и то и другое – часть либеральной ортодоксии);

— сокращение «государственного спроса» (Владимир Мау называет докризисную экономическую модель «экономикой спроса» . хотя больше оснований считать ее «экономикой стерилизации»), минимизация социальных расходов, в перспективе отказ от государственных пенсионных обязательств (это решение, по мнению того же Владимира Мау, в наибольшей мере «соответствует демографическим и интеллектуальным особенностям постиндустриальной экономики»);

— приватизация не с фискальными, а социально-политическими целями (авторы откровенно ссылаются на позитивный опыт 1990-х . когда целью приватизации было создание нового слоя собственников, а не пополнение казны).

Одним словом, речь идет о вариациях на тему модного в 1990-е «Вашингтонского консенсуса» . С той лишь разницей, что Джон Вильямсон, с чьей легкой руки некоторые особенности малоудачных латиноамериканских реформ стали восприниматься как кодекс неолиберального реформатора на все времена, включил в свои «десять заповедей» такие избыточные с точки зрения российских реалий рекомендации, как рост вложений в образование, здравоохранение, инфраструктуру, и не предусмотрел такие актуальные, как ликвидация государственной пенсионной системы или массовый завоз гастарбайтеров. Будем считать исправление этого изъяна вкладом российских реформаторов в глобальный канон. В остальном

рецепты за 20 лет не изменились: фискальная дисциплина, либерализация внешней торговли, приватизация, дерегулирование.

Между тем ощутимо изменился политический контекст. Сам опыт 1990-х годов ценен тем, что делает невозможным его наивное повторение. И в этой связи возникают два вопроса:

а) каким образом эта «дискотека 90-х» может быть представлена в качестве программы модернизации?

б) каким образом она может быть представлена в непростой выборный год, когда действующей власти и всей политической системе, по справедливому замечанию экспертов ЦСР, действительно требуется «перезагрузка доверия»?

Модернизацию «подменили»

Начнем с первого вопроса. Между либеральной экономической теорией и теорией модернизации существуют непростые взаимоотношения. Золотой век последней – послевоенные десятилетия – стал временем государственной промышленной политики, проводившейся как догоняющими странами (Япония, Тайвань, Южная Корея), так и развитыми (деголлевская Франция), технологической гонки («момент Спутника» для США, о котором недавно говорил Обама), формирования государства благосостояния (на базе настоящей экономики спроса, а не той, которую инкриминирует В. А. Мау кудринскому правительству). Львиная доля модернизационных историй успеха состоялась скорее вопреки, чем благодаря рыночной ортодоксии. И это закономерно: страны, намеренные качественно изменить свое положение в мировой системе разделения труда, не могут ограничиться созданием условий для свободной конкуренции.

История стран «экономического чуда» и в целом стран, сумевших планомерно и целенаправленно войти в когорту развитых, говорит о том, что национальное богатство возникает не вследствие конкуренции как таковой, но вследствие конкуренции за привилегированные виды экономической деятельности – отрасли с высокой добавленной стоимостью, возрастающей отдачей и высоким технологическим/квалификационным порогом, затрудняющим доступ к ним

(Эрик Райнерт называет их «шумпеттерианскими» видами деятельности в противовес «мальтузианским», для которых нормой является убывающая отдача).

Призыв президента Медведева к перезапуску экономики через технологический прорыв в нескольких приоритетных отраслях (прозвучавший в унисон с аналогичной ставкой его американского визави) отсылал к этой прогрессистской традиции, в центре внимания которой производство, а не обмен. Он был интересен тем, что прозвучал в качестве альтернативы не только инерции сырьевой экономики, но и той реформаторской парадигме, внутри которой мы находимся с начала 1990-х гг.

Именно в качестве альтернативы как сырьевой самоуспокоенности нулевых, так и рыночному фундаментализму девяностых модернизационная заявка Медведева обладала серьезным потенциалом формирования нового консенсуса – общественно-политического консенсуса нового десятилетия. Этот потенциал даже стал в определенной степени реализовываться в ходе обсуждения тезисов программной статьи «Россия, вперед!» . Намеченная в ней платформа развития была поддержана (причем не только из конъюнктурных соображений) застарелыми оппонентами, сторонниками еще недавно непримиримых платформ — всесторонней демонополизации и активной промышленной политики/новой индустриализации; роста предпринимательских свобод и социально ориентированной экономики; укрепления национального суверенитета и стратегического союза с Западом. В рамках всех этих позиций находятся весомые аргументы в пользу того, чтобы поддержать прогрессистский сценарий «наукоемкой» модернизации. Однако

сегодня этот консенсус, который мог бы определить собой экономический, политический и моральный климат наступившего десятилетия, на глазах рассыпается. И вместо нового модернизационного консенсуса мы получаем старый, «вашингтонский».

Не последнюю роль в этой смене общественной атмосферы играет и тот факт, что сырьевому эгоизму части бюрократии и корпоратократии вновь удалось выступить под эгидой «передовой» либеральной экономической мысли. Скреплением этого союза и стал проект подготовки новой «Стратегии 2020».

Интересы одних очень удачно совпали с ценностям других в том, что касается недопущения перераспределения ресурсов сырьевого сектора в пользу новых наукоемких отраслей и активного государственного инвестирования в факторы будущего (и не надо говорить, что в выборе таковых государство обязательно ошибется, ведь по крайней мере два из них совершенно доподлинно известны — это инфраструктура и человеческий капитал ).

«Иного не дано»

Впрочем, в нашу задачу не входит аргументация в пользу той или иной модели экономического роста. В конце концов, существует длинная история полемики экономических школ, в которой нет, в отличие от тестов ЕГЭ, единственно правильных ответов.

Проблема, которую мы рассматриваем, — это не проблема экономической теории. Это проблема политической культуры российского постсоветского реформизма. Его важнейшей, определяющей предпосылкой является создание искусственной безальтернативности в вопросах социально-экономического развития. Вот и сегодня модернизация оказалась приравнена к очередному туру рыночных реформ как бы по умолчанию, по старому доброму принципу «иного не дано».

Важная часть этой искусственной безальтернативности – деполитизация процесса выработки экономической стратегии, т. е. превращение политических решений в «технические» посредством сочетания авторитарных механизмов управления и специального экспертного дизайна, который оформляет выбранное решение как «единственно возможное в сложившихся обстоятельствах». В этой логике были проведены и обоснованы знаковые реформы минувших 20 лет: моментальная либерализация цен и внешней торговли, приватизация, реформа электроэнергетики, монетизация льгот, вступление в ВТО и т. д. Там, где отлаженный процесс «бесшумного» реформирования дает сбои, как в случае с монетизацией льгот, эксперты сетуют на «перегруженность публичностью» .

В основе этой философии реформ архетипический для гайдаровской команды комплекс «прогрессора» . в логике которого «туземное» общество по определению не может быть «компетентным избирателем» собственной судьбы. В самом лучшем случае – ее «квалифицированным исполнителем». Что, впрочем, тоже маловероятно. Поэтому сами реформаторы возлагаемую на них ответственность за отклонение от желаемых результатов при таком низком качестве «социального сырья» склонны считать трагической несправедливостью (характерен в этом отношении канон прочтения фигуры Егора Гайдара, заданный его единомышленниками ).

Нет нужды пояснять, что с классическим либерализмом, для которого каждый вменяемый человек вполне компетентен относительно того, что составляет сферу его непосредственных жизненных интересов, эта философия безответственного реформистского меньшинства имеет мало общего. Ее реализация вновь и вновь ведет к деградации политической системы и рецидивам холодной гражданской войны (вспомним те же инициативы «национального примирения» по Федотову).

Но главное, она плоха не только тем, что аморальна или политически опасна, а тем, что заведомо неэффективна.

Политическая состоятельность реформ (включая формирование коалиции поддержки, механизмы компенсации проигравшим, публичный механизм принятия и обоснования решений и т. д.) является внутренним условием их эффективности.

Институциональные преобразования по принципу игнорирования, обмана или запугивания общества не могут быть успешными.

Об этом напоминает В. М. Полтерович . подводя итоги постсоветского реформаторства.

И здесь мы переходим ко второму вопросу, поставленному выше, – о политической проекции придворного либерал-реформизма в этот выборный цикл.

Электоральный голем

На Красноярском форуме Алексей Кудрин говорил о необходимости «политического кредита» для проведения реформ. По его мнению, выборы должны быть «честными», и только «честные» выборы смогут сделать планируемые экономические преобразования эффективными. С мнением правительственного чиновника можно полностью согласиться, вопрос лишь в том, каким образом близкая ему концепция реформ может получить поддержку избирателя.

Если какая-либо политическая сила пойдет на выборы, вооружившись духом или буквой концепции Мау – Кузьминова или бюджетным консерватизмом самого Кудрина, и при этом получит большинство, – прекрасно: значит, «политический кредит» будет действительно получен.

Гипотетически эту роль могло бы сыграть «Правое дело» под предводительством правительственного координатора экспертных групп по обновлению «Стратегии 2020» Игоря Шувалова. Или «Единая Россия», если она решит превратить избирательную кампанию 2011 года в голосование относительно той же «Стратегии 2020», обновленной согласно либеральным рецептам. Или – что было бы наиболее логично – коалиция этих партий, призванная, по итогам выборов, как и рекомендуют эксперты ЦСР, превратиться в правительственную коалицию.

Однако вероятность этого «честного» сценария столь же невелика, сколь невелика электоральная поддержка либеральных реформ. «Партия большинства» вряд ли решится пугать массового избирателя излишней политической откровенностью. Да и сошествие правительственного вице-премьера на партийное поле,